на поверхности, кто его кладёт там, никто не знает. Это кто-то из Норы. Заманивает оно людей к себе. Не знаю для чего. И что с ними потом случается тоже не скажу.

Теперь сами видели, что это не сказки. Больше чтобы ни ногой туда! По-хорошему если, надобно бы вас сейчас отстегать крапивой по ляжкам, да спасибо скажите, что деда дома нет, он бы точно вам уши-то надрал. Ну да ладно, вы сами себя наказали. Никому не говорите про этот случай от греха подальше, и сами туда больше не ходите. Второй раз может и не отпустит Нора вас.

Ырка

Дядьку Гаврила, местного пастуха, ребятишки любили и весьма уважали, за добрый нрав. Бывало угонит он с раннего утра деревенское стадо в луга, а к обеду подтянутся к нему и ребята – набегаются по лугам, ягод спелых соберут, на солнышке поваляются в высоких травах, послушают рассказы дядьки Гаврила и домой.

А уж ребят постарше брал он с собой и в ночное. Там ещё чудеснее! Принесут ребятишки с собой с огороду кто чего – хлеба, картошечки, луковичку, огурчиков свежих. Как стемнеет, дядька Гаврил костёр разведет и пекут они картошку в золе. Ох, и вкусный обед в лугах, на воле!

Ржаной хлеб, испеченный в русской печи, пахнет сухими колосьями, молочным туманом, наполнен силой Земли-матушки и молитвой хозяйки, что пекла этот хлеб. А пока дуют ребятишки на горячие картофелины, да жуют с аппетитом, рассказывает им дядька Гаврил разные былички. И вот одна из них…

В тот вечер ребята, как обычно, сидели у костра. Невдалеке слышался всплеск, это рыба в реке «гуляла», как говорил дядька Гаврил, бормотал филин в лесу за спинами сидящих у костра, кричала цапля, в траве трещали цикады.

Ночь вовсе не тиха, она всегда наполнена своей музыкой и волшебством. Вдруг из полей послышался странный звук, словно разговаривает кто глухим, утробным голосом, а потом подул резко ветер и стихло всё. Страшновато сделалось ребятам, поближе к костру придвинулись они, поёжились от ночной свежести, идущей с реки.

– Дядька Гаврил, а кто это там бормочет, в лугах?

– Известно кто – полевик или может даже Ырка, с этим не приведи Бог повстречаться.

Про полевика ребята слыхали, а вот второе слово было им незнакомо и потому спросили они у дядьки Гаврила про эту невидаль.

– Ырка-то? Отчего не рассказать, расскажу, коли не забоитесь.

Ребята, которые страсть как любили слушать рассказы дядьки Гаврила, заговорили наперебой.

– Нет, нет, не испугаемся, расскажи, дядька Гаврил!

– Ну, слушайте. Ырка – это живой мертвец, который раньше срока из жизни ушёл.

– Как это – раньше срока?

– Ну как, – вздохнул дядька Гаврил, – Это те грешники, кто Божий дар не ценит, жизнь нам Богом даётся, как бесценный дар, а эти на себя руки налагают, думают, что лучше Бога знают когда им срок. А ведь Смерть таких шуток не любит, когда люди за неё и за Бога решают такие дела.

Похоронят такого, кто утопился, например, или повесился, а через год он и превращается в Ырку – живого мертвеца и ходят потом эти мертвецы по земле и покоя не знают, ведь не прожили они отпущенное им земное время. Так вот и будут бродить, пока не выйдет их срок земной, а уж потом прямиком в ад пойдут за такие дела.

– Дядька Гаврил, а ты сам Ырку видел?

– Я-то не видел, а вот отец мой, когда молодым ещё был, повстречался с ним. Дело было так. Поехал он по делам в город, а обратно затемно уже возвращался. С попутной подвозой доехал до развилки, где дорога уходит на Елькино, поблагодарил, да и слез. До нашей-то деревни осталось лишь поле перейти да небольшой перелесок, ну вы знаете, небось, его?

– Знаем, знаем, – закивали ребята.

– Ну вот, идёт он по полю, насвистывает мелодию, ночь лунная, светлая, как вдруг чувствует спиной, что кто-то смотрит на него. Пристально так смотрит. Не по себе стало отцу. Хотел было оглянуться, да тут и вспомнил, как мать ему ещё в детстве про Ырку сказывала, что, мол, ни в коем случае нельзя оборачиваться, ежели уж с ним повстречаться доведётся, иначе сразу нападёт он на тебя.

– А что он делает, дядька Гаврил?

– Кровь всю из человека выпивает. Кровь ему нужна, чтобы существовать. Он ведь живой мертвец. Ему сила нужна, чтобы жить в таком бесовском обличье. И свою жизнь он загубил и других губить продолжает. Бабка-то моя рассказывала, как находили люди обескровленные тела в поле. Это он нападал, Ырка.

– Что же дальше-то было с твоим отцом?

– Вспомнил он материн наказ и идёт себе дальше, не оборачивается. А жуть уже такая взяла, что мочи нет, хочется пуститься галопом, скорее до деревни добежать, но нельзя так делать, иначе Ырка вперёд забежит и в глаза человеку заглянет и тогда пиши-пропало, морок наведёт на человека, да и нападёт.

Идёт отец, уже половину поля прошёл, и слышит вдруг сзади голос, будто жена его зовёт. Да только откуда жене ночью в поле взяться? Дома она, с детьми, с нами вот то есть. Не оборачивается отец, шаг ускорил непроизвольно, и тут слышит быстрый бег, краем глаза заметил – существо промелькнуло мимо, кожа трупными пятнами покрыта, худой сам, сгорбленный.

Только отец голову ниже опустил, чтобы ненароком в глаза Ырке не посмотреть и шагает себе, а сердце в груди того и гляди выскочит, в голове туман от страха. Стал Ырка с отцом разговаривать, да всё разными голосами. Молчит отец. Впереди конец поля, деревья видны, в лесок Ырка не сунется, его Леший туда не пускает. Лишь бы успеть дойти до этого леска.

И совсем уже было дошёл отец, как вдруг Ырка схватил его за руку, да потянул. Поднял отец непроизвольно голову-то и тут и глянул Ырке в глаза. Глазищи у него страшные, светятся в темноте, нос провалился, как у покойника, из раскрытой пасти несколько зубов острых торчит, и смрад идёт ужасный от него, мертвечиной несёт.

Тут бы и конец отцу настал, если бы не озарило его, как мать учила молитву «Отче Наш» читать, ежели нечисть нападает. Во весь голос отец слова молитвы закричал. Зашипел Ырка, швырнул отца на землю, на четвереньки встал и зарычал, как зверь, оскалился и давай вокруг отца скакать – и подойти не может, и отпускать добычу не желает.

А отец к леску всё продвигается, а как добежал до леса, так и выдохнул – не может Ырка сюда войти. Прижался к дереву спиной, отдышался, думает, как же теперь до деревни ему дойти, вот она уже, огоньки родимые видны, да как выйти из-под покрова леса? Где-то рядом Ырка шныряет, слышно его бормотание, рычание хриплое. Как вдруг видит – мужики наши с покосу видать возвращаются, мимо леса идут, обрадовался он им, как родным!

Выбежал к ним:

– Идёмте, – говорит, – Скорее! Дома всё расскажу! Да молитву читайте «Отче Наш» пока идём.

Мужики смекнули, что не зря отец мой это всё говорит, шагу прибавили, скорёхонько до деревни дошли, да и то дело – нападает обычно Ырка на одиноких путников, а коли много людей разом идут, не трогает их. Вот так и спасся отец-то мой.

– Дядька Гаврил, а ты Ырку не боишься, когда один в ночное ходишь?

– Как не бояться? Человеку свойственно бояться, не боятся лишь дураки. Да только на Бога я уповаю, ребятки, авось не оставит. Да и крестик вот нательный всегда на мне. Ырка-то огонь очень не любит, я никогда ночью без костра не сижу в поле. Ну, глядите-ка, картошка поспела, налетай!

Радуница

На Радоницу все деревенские непременно на кладбище ходили, баба Уля с дедом Семёном тоже не были исключением. Вот и в этом году с утра собрались.

Положили в матерчатую сумку кулич, конфеты, купленные в деревенской лавке, печенье и пшено.

– Ждут они нас сегодня, родимые, – сказала баба Уля, зажигая переносную лампадку от той, что висела перед божницей на тоненьких медных цепочках и укладывая в сумку